Чувство времени

Статья в Вестнике ННЦ РАН «Нижегородский потенциал», № 1 (6), 2012 г.

5 марта исполнилось 75 лет академику Сергею Викторовичу Гапонову — крупному специалисту в области физики лазеров, взаимодействия излучения с веществом, рентгеновской оптики, сверхпроводимости, физики твердотельных наноструктур, основателю и первому директору (1993 — 2009) Института физики микроструктур РАН, лауреату Государственной премии СССР, кавалеру ордена Дружбы.

Редколлегия «Нижегородского потенциала присоединяется к многочисленным поздравлениям в адрес Сергея Викторовича и знакомит читателей с интервью, которое он дал для нашего издания.

— Сергей Викторович, Ваше детство пришлось на войну, какие-то яркие впечатления остались у Вас от того времени?

— Помню, что было трудно материально, особенно в начале войны. Все, что представляло какую-либо ценность, было обменено на картошку. Отец, когда началась война, закрыл ГИФТИ (Горьковский научно-исследовательский физико-технический институт), где он был директором и перешел радиоинженером на Авиационный завод, как его тогда называли 21-й завод. Он принимал участие в разработке приборов радиосвязи, которые ставили на выпускаемые там самолеты, после укомплектования самолеты улетали прямо на фронт с заводского аэродрома. Приходил домой он только раз в неделю. Мама тоже много работала.

Верхнюю часть города почти не бомбили, бомбили в основном заводские районы, но стекла, бывало, вылетали.

Рос на улице, среди ребят, тогда это было обычное детство. От сверстников отличался только тем, что родители мои были ученые, но следить за мной также было некому. Я поступил в школу № 8, задний вход которой вёл на Мытный рынок, куда мы часто сбегали с уроков. На рынке торговали в основном инвалиды, кто без руки, кто без ног. Там можно было купить и школьную тетрадь, и химический карандаш, и прочие мелочи. А колорит рынка был такой, что раз увидишь - не забудешь.

В семье я видел жизнь другую. Это и было главное мое воспитание. Отец старался воспитывать нас по-мужски, часто повторял: «Нежности — телячьи принадлежности». Не целовал, а подзатыльники случались, но это никогда не сопровождалось агрессией или каким-то другим негативным чувством. Кстати сказать, я заведую в университете кафедрой электроники, которой в свое время заведовал мой отец Виктор Иванович. Воспоминания о нем там сохранились самые добрые.

— Вас, наверное, как самого младшего баловали?

— Некому было баловать — родителей дома почти не было. Мама нам с Андреем варила большую кастрюлю супа на неделю, который мы разогревали и ели. Я вилку-то увидел первый раз после войны, потому что они были убраны за ненадобностью.

Но на лето меня мама куда-нибудь «пристраивала». Например, одно или два лета я прожил на базе по разведению дубового шелкопряда на Щелковском хуторе у профессора Горьковского университета С. С. Четверикова, всемирно известного генетика. Еще одно лето я прожил в затоне Парижской коммуны в семье одного из сотрудников мамы. От затона осталось впечатление, что там один песок и много слепней. А уже когда стал школьником, то меня стали отправлять в пионерские лагеря. Вот и всё баловство.

— Вы всегда знали, что будете физиком?

— Было время, когда я мечтал быть писателем. Много читал. Но, мне хватило самокритичности, чтобы не пойти по этому пути. А с физикой случилось так. У нас в школе ее преподавал Григорий Иосифович Перельман. Физикой заниматься мне нравилось. И еще, учитель не только выделял меня из всех, но был единственным, кто ставил пятерки. По другим точным предметам оценку мне всегда снижали. Я тогда отличался большим юношеским нахальством и позволял себе при решении задач писать только итоговое выражение, а вычисления не делать. Кстати, из-за этого максимализма мне пришлось уйти из восьмой школы.

Фото из семейного альбома (1937 год).

Надо сказать, что я не умел подчиняться с раннего детства и у меня никогда не было начальников. В детский сад не стал ходить, потому что там заставляли спать только вытянувшись, а мне хотелось сгибать ноги. А в школе, например, начиная с 7 класса, у меня на все предметы была одна тетрадь. Когда же мне делали замечания, я дерзко отвечал, что это тетрадь называется общая, значит для всех предметов. Причем, стыдно мне было только перед мамой, которой я гордился. Ее, конечно, вызывали в школу, и она из-за меня переживала неприятные минуты. Конфликты нарастали, и в начале 10 класса директриса сказала мне, что я ее школу не закончу. Ответив на это, — «пусть она кончается без меня», — я из школы ушел. Заканчивал экстерном школу №14.

Потом поступил в Политехнический институт. В университете работали мои родители, и я считал, что учиться там мне будет неприлично.

— На сайте Института физики микроструктур РАН опубликован Ваш рассказ «Моя версия образования ИФМ РАН«, где Вы рассказываете о том, как складывался Ваш путь в науке, что явилось основанием для строительства этого прекрасного храма науки — ИФМ РАН. Заканчивается рассказ такими словами: «Эпохи меняются. То, что мы накопили, еще сработает». Означает ли это, что стране сегодня нужна другая наука?

— Вообще, на мой взгляд, науку можно сравнить с театром. И тут, и там люди живут своим делом, вкладывают себя, переживают различные жизненные ситуации. Как известно актеры бывают репертуарные и антрепризные. Это совершенно разные люди. Театральный актер жертвует чем-то своим ради того, чтобы существовал этот его дом — театр. А антрепризер уезжает туда, где ему лучше. И не обязательно только деньги им движут. Это может быть удовольствие работать с лучшим режиссером, возможность сыграть ту или иную заветную роль. Так же и ученые. Мне и моим коллегам было важно создать дом, а те, кто имел антрепризные наклонности — уехали. Сейчас усердно зазывают уехавших ученых, но возвращаясь, они остаются антрепризерами, и строить нашу науку не будут.

Попытка создать науку на антрепризе, мне кажется, не для России. В США так принято, когда ВУЗ человек оканчивает в одном месте, аспирантуру в другом, а трудиться в третьем месте. Это полезно, конечно, с точки зрения освоения разных подходов, но как сказал герой Ф. Искандера в «Созвездии Козлотура», — «животное хорошее, но не для нашего климата». Наивно полагать, что мы с помощью «Козлотуров» устроим науку так же, как у них. Научные школы в России создавались поколениями людей преданных науке и привязанных к одному месту проживания в большой степени из-за пресловутого «квартирного вопроса», но традиция школ сложилась. И сама мысль все разрушить и сделать по-новому, как у них — контрпродуктивна. Играть надо теми картами, которые у тебя на руках. А попытка играть чужими козырями обречена на неудачу. Возрождать науку в России надо с того уровня, на котором она находится, а не пытаться прыгнуть через эпоху.

— А что можно сказать об идее конвергенции наук?

— Это идея не новая. Она всегда была. Пример тому — Нобелевская премия за открытие двойной спирали ДНК. Начинал эту работу биолог, когда потребовалось он привлёк специалиста в области рентгеноструктурного анализа. Им были непонятны связи между нитками спирали, и в работе принял участие химик. Такая конвергенция была всегда, но никогда не было, чтобы преподавали науки сразу в смешанном виде. Это способ получить в результате человека, который ни в чем не будет понимать. Поэтому в нашем университете самая лучшая кафедра — электродинамики. В электродинамике решаются очень трудные, но решаемые задачи. На этом хорошо учить. Когда все смешано и перепутано, то это не для обучения, это следующий этап исследовательской работы.

— Сергей Викторович, когда науке жилось лучше, сейчас или в Советском Союзе?

— По большому счету ни тогда, ни сейчас. В Советском Союзе были удивительные вещи. Оборудование, например, конечно же, отечественное, надо было заказывать за 4 или 5 лет. И бывало так, что ты уже чем-то другим занимаешься, а тебе приходит прибор, о котором ты и не помнишь. Хозяйствование-то было плановое. Конечно, нельзя не вспомнить, что на науку, особенно связанную с оборонными вещами тратились очень большие деньги, но зато расплачивались закрытостью, что тоже не весело. Сейчас же увлеклись прорывными направлениями, о которых везде пишут и говорят, хотя прорывов никаких не видно.

В Советском Союзе было соревнование с США и поэтому, на всякий случай, поддерживали все направления, что особенно важно для фундаментальной науки.

Фото передовиков отдела твердотельной технологии ИПФ, 1979 год. Сидят (слева направо): Дмитрий Геннадьевич Павельев, Валентина Александровна Тюрина, Сергей Викторович Гапонов, Николай Николаевич Салащенко. Cтоят: Валерий Маркович Генкин, Игорь Гарриевич Забродин, Юрий Яковлевич Платонов, Евгений Борисович Клюенков. Все, кроме уехавших в США В. М.Генкина и Ю. Я.Платонова, работают в ИФМ РАН.

— Ваша жизнь сильно изменилась, когда Вы отказались переизбираться на должность директора ИФМ РАН?

— Занимаемая должность, это всегда с одной стороны открывающиеся возможности в достижении цели, а с другой стороны и испытание властью. Бывает, что вторая сторона людей затягивает. Со мной этого не происходило. Когда в начале пути я анализировал карьерную цепочку то пришел к выводу, что самый лучший пост — ведущий конструктор. Это фактический руководитель научной темы, а от каких-либо административных обязанностей ты свободен. Но потом оказалось, что на этом посту реализовать некоторые проекты невозможно. Пришлось принять на себя заведование лабораторией, потом отделом. И таким образом мой карьерный рост был продиктован желанием решить какую-либо задачу, выходившую за рамки моей должностной компетенции. А наслаждения властью не было никогда. Сегодня же я могу заниматься только наукой.

— Сергей Викторович, а чем Вы занимаетесь на досуге?

— Читаю. В неделю я покупаю и обычно прочитываю 2-3 книги. Сейчас стали появляться книги авторов, которые раньше не печатались или не переводись, и это очень интересно.

Раньше любил рыбалку. У меня была моторная лодка и много времени я проводил на Волге. Кстати, тогда по реке каждый час проходили корабли на подводных крыльях «Ракета» и это у меня развило хорошее чувство времени.

— Чувство времени — это важное чувство для человека?

— Не думаю, скорее это атавизм. Чувство необходимое для общения с природой. Впрочем, помогает мне никогда не опаздывать, что при некотором положении, как известно, служит своеобразной формой вежливости.

Если серьезно, то мое отношение ко времени скорее сродни пушкинскому. Как видно из интервью, я жил не в самые благополучные времена. Впрочем, в России таковых никогда и не было. По моему не следует угождать времени и не следует пытаться его оседлать, хотя это и позволяет некоторым добиться успеха, очевидно временного. Надо делать свое дело, осуществлять свое предназначение, не зарывать талант в землю. Так следует по Библии и Пушкину.

Беседовала И. Тихонова