Моя версия образования ИФМ РАН

Директор З. Ф. Красильник предложил мне написать для официального сайта историю образования Института. До этого я прочитал вариант, написанный одним из сотрудников, и он показался мне очень субъективным. Мне захотелось написать всё правдиво, но ничего не получилось. В новом, 2012 году, у меня образовалась пауза в работе, и директор обратился вторично. Раздумывая как быть, я вспомнил, что только принятых церковью Евангелий четыре. Это следствие того, что очевидцы не могут быть объективными. Я получил согласие, что буду писать, как я это видел и подпишусь, и, что то же самое будет предложено всем желающим.

Как положено евангелисту — кто я такой.

Я вырос в профессорской семье со старшим братом, блестящим учёным безукоризненного поведения и с образцовой биографией. Брать пример со старших было недостижимым для моего самоутверждения, и оставалась только незанятая противоположная позиция.

Теперь, когда я достиг некоторых успехов, и учебные заведения, как мне кажется, не прочь включить меня в какой-нибудь почётный список, это оказалось невозможно. Из школы меня выгнали, а в ВУЗе я учился 11 лет.

После XX съезда КПСС я ушёл со второго курса с благими намерениями, но общество во мне не нуждалось. Служение ему в армии не входило в мои планы. Как и потом неоднократно, помогли родители, и устроили меня в очень закрытое учреждение заниматься радиовзрывателями для ракет.

Работал я в антенной группе. Антенны, естественно, располагались на носу, а заряд — после всех приборов управления. Так, что необходимо было проверять надежность соединения на всех этапах сборки и перед запуском. Поэтому за годы работы (1957 — 1960) я познакомился практически со всеми конструкторскими бюро и с некоторыми пусковыми площадками.

Из этих лет навсегда осталось, что работать нужно так, чтобы это полетело, а если случается неудача, то это не должно быть по нашей вине. И ещё любимая фраза моего первого руководителя Вячеслава Павловича Курячего: «Чудес на свете нету, а есть плохой контакт», что моим опытом не опровергнуто.

В то время я не был ангелом, а постоянные командировки не способствовали безупречному поведению.

Теперь о том, что имеет, по-моему, прямое отношение к организации Института, ведь для того, чтобы его организовать, я должен был знать много влиятельный людей в Академии, и они должны были знать о нашем существовании и работах.

Я начал работать в п/я («почтовый ящик») 134 — теперь «Салют», в лазерном отделе, руководимом Яковом Израилевичем Ханиным в 1964 году. Диплом, по тогдашним правилам, защищал через год. От лазеров очень много ждали (и дождались), и лазерное сообщество было весьма закрытым и тесно общающимся.

Темой дипломной работы я выбрал импульсный периодический лазер на стекле с Nd³⁺ с модуляцией добротности и удвоением частоты для подводного видения и локации. Такая тема велась НИРФИ, «Салютом» и институтом «Полюс», тогда руководимом М. Ф. Стельмахом, теперь его имени. Первый прибор я сделал целиком своими руками с блоками питания, охлаждения и синхронизации, потом были и конструктора и опытное производство. Мы обогнали смежников, и экспедиция, по-моему, 1966 года, началась с нашим лазером. Для себя я сделал вывод: задачу надо видеть и решать целиком.

В это время я был широко необразованным человеком. И многие годы ушли на то, чтобы понять, чем наука отличается от ненауки. Не могу сказать, что никто не помогал мне в этом. В решении задач, которые мне были не по зубам, неоднократно помогал Андрей Викторович Гапонов-Грехов, в написании статей и диссертаций — непревзойденный стилист Яков Израилевич Ханин.

Не бесплодной была попытка разобраться в подводной локации. Первоначальное представление о том, что помеху обратного рассеяния от взвешенных в воде частиц можно минимизировать только в импульсном режиме, оказалось неверным. Предельная дальность определяется только числом фотонов или средней мощностью. Что оказалось верным и для всех технологических задач, которыми мы занимались в последующие годы. Правда, фотоны надо было организовать во времени и пространстве. О чём была кандидатская диссертация «Методы управления излучением лазеров».

Не могу не сказать ещё об одной крупной фигуре, повлиявшей на наши работы. Это Владимир Зиновьевич Высоцкий. У велосипедистов есть такое выражение «наглость хода», это когда один уходит в отрыв от пеллетона, который может двигаться гораздо быстрее при постоянных сменах лидера. От него мы и научились «наглости хода». Это он, инженер-механик, создал первую установку лазерной литографии, экспонировавшуюся на выставке «Осако — 70». Потом, под его руководством, но при нашем решающем участии, было разработано и поставлено в различные институты ещё десять литографических установок. Это мы теперь покупаем их в Германии и радуемся.

В результате работ по управлению лазерами и взаимодействию излучения с веществом мы вошли в круг очень симпатичных учёных, которых бы следовало здесь перечислить, но так как речь идёт об открытии академического института, я остановлюсь только на тех, кто мог на это повлиять, т. е. на членах академии. Это, в первую очередь, Александр Михайлович Прохоров. Я сблизился с ним настолько, что с этого времени и до его смерти считал своим долгом регулярно (на семинарах и лично) рассказывать ему о наших делах. Академик Фёдор Васильевич Бункин, член-корреспондент Николай Васильевич Карлов и их ИОФАНовское окружение. Член-корреспондент Алексей Михайлович Бонч-Бруевич и его отдел в ГОИ. Со временем ИОФАН и ГОИ стали местами, куда я приезжал, как домой. Член-корреспондент Сергей Иванович Анисимов (Институт теорфизики им. Л. Д. Ландау) — один из основоположников направления — взаимодействия излучения с веществом.

Так как мы тогда работали в институте Министерства электронной промышленности, естественным было бы заниматься изготовлением с помощью лазеров электронных приборов, полупроводниковых структур, элементов приборов или микросхем. Модным тогда был лазерный отжиг и рекристаллизация полупроводниковых структур после ионной имплантации. За эти работы была присуждена государственная премия, а один из участников, Ильдус Бариевич Хайбуллин из Казанского Физтеха, избран член-корреспондентом нашего отделения. Но мне казалось, что лазерная стрельба в полупроводниковые структуры так же неуместна, как чистка фарфора с помощью кувалды. Казалось после того, как попробовал.

И тут начался следующий этап наших работ — получение плёнок из продуктов лазерной эрозии мишеней.

Сейчас принято считать, что победили более равновесные методы, позволяющие получить плёнки с большим структурным совершенством, а лазерному методу осталась роль ассистента. Это мнение присутствует и у сотрудников, у которых было немало успехов связанных с лазерным напылением. По-моему, это не так. Так распорядилась судьба. Одним было не до метода — надо было двигаться дальше. Другие сами двинулись ещё дальше — в коммерцию и другие страны. Мне кажется, метод, связанный с большими скоростями роста и большими пересыщениями, ещё найдет свою нишу.

Решающую роль в исследовании получаемых структур играл Николай Николаевич Салащенко, я же больше занимался исследованием лазерной плазмы и её взаимодействием с ростовой поверхностью. Наибольшие достижения были связаны с получением сверхтонких полупроводниковых плёнок, новых гетероструктур и сверхрешёток, эпитаксией через сверхтонкие аморфные слои, умением снимать плёнки и пересаживать их на другие подложки. К этому времени относится совместная работа с академиком Леонидом Вениаминовичем Келдышем. Регулярные выступления на семинарах академика Жореса Ивановича Алфёрова. Результаты шли так густо, что раз в 2 — 3 недели я летал в Ленинград и выступал на двух семинарах у Ж. И. Алфёрова в Физтехе и А. М. Бонч-Бруевича в ГОИ. Тогда же нас пригласил на семинар теоротдела Виталий Лазаревич Гинзбург. На предмет, не сможем ли мы сделать искусственный слоистый сверхпроводник, о котором он мечтал. Мы не смогли. Тогда же было приглашение от академика Андрея Станиславовича Боровика-Романова выступить на семинаре Института физпроблем.

В это же время Евгений Борисович Клюенков занимался распылением лазерной плазмы в фоновую среду. В первую очередь в кислородную, с целью получения плёнок простых и сложных окислов, что дало нам впоследствии уверенность в быстром получении плёнок высокотемпературных сверхпроводников, представлявших из себя сложные окислы купратов.

Следующим занятием, которое привлекло внимание людей, определивших, в конце концов, в каком качестве мы должны находиться, было занятие многослойной рентгеновской оптикой. Основополагающей для начала работ была, конечно, статья А. В. Виноградова и Б. Я. Зельдовича. В вакуумном ультрафиолете и мягком рентгене все материалы сильно, или не очень сильно, поглощают. В статье было показано, что если правильно подобрать оптимальное соотношение толщин слоёв пар различно поглощающих элементов, то коэффициент отражения может очень даже отличаться от нуля. Сыграла роль наша слава как мастеров сверхтонких плёнок, и на какой-то конференции ко мне (к нам) подошёл Борис Яковлевич и предложил попробовать. В то время мы, как С. М. Буденный шашкой, всё делали лазером. Все измерения взял на себя Н. Н. Салащенко, и в жестком диапазоне в Горьком, и на синхротроне в Новосибирске.

Здесь надо отметить колоссальную роль в становлении Института Валерия Марковича Генкина, сначала руководителя теоргруппы, потом лаборатории. И сейчас ещё не всё понятно, что связано с нарушением идеальности структур, а тогда было ничего не понятно. Очень жаль, что сейчас у нас нет подобного человека и теоретической лаборатории. Занятия многослойной оптикой позволили нам прирасти многочисленными верными и влиятельными друзьями. В первую очередь это сотрудники Института космических исследований академики Роальд Зиннурович Сагдеев, Рашид Алиевич Сюняев, Альберт Абубакирович Галеев, а также директор отделения ФИАН, член-корреспондент Игорь Ильич Собельман. С этим отделением сотрудничество по исследованию рентгеновского излучения Солнца продолжается и по сей день.

Приблизительно к этому же времени и по этому же поводу относится сотрудничество с новосибирцами: академиком Александром Николаевичем Скринским, тогда членкорами, а потом академиками Сергеем Николаевичем Багаевым и Эдуардом Павловичем Кругляковым и член-корреспондентом Игорем Георгиевичем Неизвестным.

За исследования в области многослойной рентгеновской оптики мы получили последнюю Государственную премию СССР в 1991 году. Общественное обсуждение происходило в Институте кристаллографии АН. Вёл обсуждение академик Борис Константинович Вайнштейн, а представлял работу академик Евгений Борисович Александров, что впоследствии оказалось немаловажным при обсуждении вопроса об открытии ИФМ.

И, всё-таки, вся эта «славная» история ни к чему бы не привела, если бы не открытие высокотемпературной сверхпроводимости.

Прежде чем продолжать, хочу сделать несколько замечаний по поводу уже написанного. Конечно, Госпремия за рентгеновскую оптику была уже в ИПФ и не без его влияния. Но наука тогда развивалась программами, объединяющими институты, независимо от их ведомственной принадлежности, и мы были приняты академическим сообществом задолго до того, как перешли в академический институт, и дружба и совместные работы с ведомственными институтами и учёными продолжаются до сих пор. И то и другое основано на взаимном интересе и опирается на взаимовыгодное сотрудничество.

В 1986 году перед открытием сверхпроводимости на купратах в нашем сообществе шли семинары о не укладывающихся в прежнее представление экспериментах по сверхпроводимости и, по-моему, даже делались какие-то попытки их повторить. Инициатором был интересующийся этим вопросом Валерий Маркович Генкин. Так что к моменту бума мы были готовы морально и экспериментально — работы Е. Б. Клюенкова по получению пленок окислов и сегнетоэлектриков при лазерном распылении в среду кислорода.

Ожиданий в мире и стране от появления ВТСП было очень много. В СССР была создана Государственная комиссия во главе с Председателем Совета министров Н. И. Рыжковым. В комиссию входили члены Политбюро, руководители министерств и ведомств, Президент АН. Научный Совет при этой комиссии состоял из ведущих академиков. Учёным секретарём Совета был назначен Виктор Анатольевич Заяц. У него был постоянный пропуск в Кремль, и с тех пор у него сохранились государственное восприятие событий и моя дружба.

Лето 87 года мы провели в трудах праведных и получили эпитаксиальные плёнки YBCO с предельными токонесущими способностями. В то время, как большинство провело лето в ликовании, конференциях и прочем суечении. Но потом все объявили, что у них всё в порядке. Тогда мы проделали то, что сейчас бы назвали пиар-акцией - разослали всем, кто хоть как-то засветился в проблеме, образцы плёнок для исследований и изготовления приборов.

Осенью, докладывая на правительственной комиссии, А. В. Гапонов-Грехов, попросил и получил тот корпус, где мы сейчас сидим. Правда, в титуле значилось: «СКТБ с опытным производством». Под производством подразумевался выпуск установок для изготовления ВТСП плёнок для будущих приборов. Такая тогда была эйфория.

Очень многие тогда причисляли себя к клану сверхпроводящих учёных. Одни на самом деле, потому что всю жизнь занимались этим, другие в связи со стоящими за ними институтами — это была последняя при советской власти раздача денег для покупки оборудования. И хотя из ВТСП не получилось того, что ожидали, все мы вспоминали это время с большой благодарностью. Впервые страна открылась, и на конференциях присутствовали большие наши делегации, участвуя в которых, мы очень сдружились. Во-вторых, на научное оборудование были потрачены очень серьёзные деньги, и за счёт этого российская наука пережила десятилетия разрухи. Я просто перечислю новых академических знакомых из справочника времени открытия Института.

Академики Алексей Алексеевич Абрикосов, Кирилл Сергеевич Александров, Александр Фёдорович Андреев, Лев Петрович Горьков, Александр Михайлович Дыхне, Борис Петрович Захарченя, Юрий Моисеевич Каган, Гурий Иванович Марчук, Геннадий Андреевич Месяц, Юрий Андреевич Осипьян, Юрий Дмитриевич Третьяков, Игорь Фомич Щеголев.

Александр Михайлович Дыхне приехал к нам, наверное, в 1989 году (в 1974 году он написал работу, в которой показал, что в перкалированных плёнках напряжение между гранулами может возрастать на много порядков), но у нас это было не так — чем лучше пленка, тем уже был переход между нормальным состоянием и сверхпроводящим. Наверное, он был разочарован, но виду не подал. Гурий Иванович Марчук тогда был президентом Академии наук, и все крупные делёжки жизненных благ проходили под его руководством. К нему же впоследствии попало решение Бюро Отделения об организации ИФМ. Юрий Андреевич Осипьян возглавлял Научный Совет, на котором годами делились деньги пропорционально научным достижениям и претензиям. Я на него регулярно ездил и возглавлял какую-то секцию.

Из членов-корреспондентов упомяну только двух истинных подвижников сверхпроводимости: Юрия Васильевича Копаева и Николая Алексеевича Черноплёкова.

Но и тогда не было никакой речи ни о каком институте. В 1990 году я потешил себя и Отделение физики и астрономии — был выдвинут на звание члена-корреспондента, имея учёную степень кандидата технических наук. Мне казалось, что все меня просто обожают. Но выборы — это особая игра, и все группы имеют свои планы. Напомню, что у горьковчан тогда было на один голос больше, чем у ИФМ сегодня. Но всё-таки я прошёл все три тура и одно место было потеряно.

В 1990 году правительство СССР оплатило финской фирме «Партек» комплексную поставку конструкции здания и встроенных технологий. Осенью был убран с площадки СКТБ урожай кукурузы, и мы приступили к заливке бетоном того, что сейчас стало круглосуточной автостоянкой, чтобы весной не класть конструкции в грязь. Корпус предполагалось доставить водой.

Мысль об Институте появилась в начале 1993 года, когда стало ясно, что корпус будет построен, и в него кому-то надо переезжать.

В ИПФАН мы перешли в 1978 году в виде отдела в инженерном отделении, которым руководил В. А. Флягин. Улучшение ситуации почувствовалось сразу. Мы ещё сидели на кафедре электроники в ГГУ, но появление благородного лейбла сразу сказалось на качестве стремящихся к нам студентов. У нас возникла теоретическая группа высочайшей квалификации. В ИПФ тогда существовал очень полезный для ответственности перед молодыми учёными институт стажировки. Стажировку научных работников вёл Михаил Адольфович Миллер, инженеров — я, и было правило, по которому я посещал все их заседания, а он — инженерные. Не секрет, что лучше всего узнавать руководителей через их стажеров, и через несколько лет я знал ИПФ не хуже многих уроженцев.

Когда ввели корпуса по Ульяновской и по Провиантской улицам, мы переехали туда, и вскоре было организовано Отделение физики твёрдого тела, а я стал директором отделения и заместителем директора ИПФ.

Первую работу на благо будущего института совершил Н. Н. Салащенко. В те времена, когда определялось строительство, тогда и решался вопрос с оборудованием под новые площади. Этим вопросом в Государственном комитете по науке и технике занималась Анна Михайловна Белова, которая сразу невзлюбила меня и навсегда полюбила Николая Николаевича. Они составляли списки, писали обоснования на каждую позицию и ходили их утверждать в ГОСПЛАН. В этом благородном учреждении на Охотном ряду теперь сидят отвязанные горлопаны. Чиновник с папочкой никогда не поймет бомжа с большим мешком. В значительной мере мы пережили разруху благодаря тому, что в подвалах у каждого отдела была клетка с тем, что добыл Н. Н. Салащенко. В свои клетки натаскали необходимые запасы со стройки зам. директора по капстроительству Валерий Семенович Сухов и главный инженер Станислав Алексеевич Малофеев.

Весной 1993 года стало ясно, что переезжать нам (теперь уже отделению) придется. Жить в 10 километрах от органов управления немыслимо. Я надеюсь, что я сначала сказал о свои планах Андрею Викторовичу, а потом уже обговорил такую возможность с членами Бюро Отделения РАН. Во всяком случае, от Андрея Викторовича я всегда имел поддержку такого сценария. Бюро прошло при полном одобрении наших планов, только Борис Константинович Вайнштейн предложил вместо моего романтического бреда назвать спокойно — Институт физики микроструктур. На том и решили. Постановление Президиума не заставило долго ждать. 28 сентября 1993 года ИФМ РАН был признан действующей единицей. Я счел не этичным рекомендовать заместителей из близких мне людей и первой дирекцией стали заместители директора Александр Александрович Андронов, Захарий Фишелевич Красильник и Владимир Иванович Шашкин, ученым секретарём стал Владимир Изяславович Гавриленко. Заместителем директора по общим вопросам назначен Алексей Иванович Кузьмичев, человек для нас сравнительно новый и более-менее готовый к административно-хозяйственной работе.

З.Ф.Красильник возглавил разделительную комиссию от нашего института, и всё, что передвигалось, крутило и резало, это его заслуга. Насколько я помню, приборы для научных исследований не отбирали, но и не давали.

Теперь надо было строить Институт. В первую очередь — это научные кадры. Их кузницей являются учебный комплекс, аспирантура, докторантура и защитный совет. Здесь блестяще проявил себя З. Ф. Красильник. Мы всегда дружили и дружим с Университетом, многие там преподавали и даже заведовали кафедрами. Но это не помогало, лучших студентов уже на первых курсах примагничивали занятые там преподаватели. Создать целый факультет, как ИПФ РАН создал ВШОПФ, нам явно было не по силам. Выхода не было. Но однажды Роман Григорьевич Стронгин, в то время ректор ННГУ предложил создать в ИФМ межфакультетскую (физфак, радиофак) кафедру, на которой бы были задействованы те дисциплины, которые бы подошли для работы у нас, т. е. в области нанофизики и наноэлектроники. Что им руководило — стремление к прогрессу, или предвидение будущего исследовательского университета, или ещё что-то…

Тогда изо всех сотрудников Института понял необходимость такого решения только Захарий Фишелевич и полностью включился в эту работу. Второй по значению и первый по времени сюжет об организации Совета по защите диссертаций. Я колебался, а З. Ф. Красильник твердо стоял за Совет. Теперь видно, что это было правильно, и с помощью Совета мы смогли решить много проблем.

Сейчас у нас 3 члена академии, около 20 докторов и 70 кандидатов наук и их средний возраст далеко не запредельный. Институт проводит ежегодную конференцию «Нанофизика и наноэлектроника», тематика которой ложится на все значительные научные направления Института. Конференция со временем обрела вес, и заведомо входит в число наиболее значимых физических конференций в России. Она позволяет держать каждому руку на пульсе своего направления, а молодёжи понять своё место в науке. В последние годы существенно обновилась экспериментальная база, в основном благодаря успешной политике З. Ф. Красильника, и тому, что ему удалось занять такое положение, что мы одновременно и Академия наук и Университет — где дают, там и мы. Успешно ведутся ремонты — улучшается качество нашего недвижимого имущества. Да и движимое, стоит взглянуть в окно, стало совсем другим, хотя и не институтское.

И всё-таки, и всё-таки, и всё-таки можно снять кальку с успешного общества, изменить масштаб и получить глупость. Первый английский грант Андре Гейма был 500 тысяч фунтов, и он, бедный, чтобы сэкономить, не стал приобретать новую литографию, а отремонтировал прежнюю (значит, была).

Ещё угнетает принцип Франко: «друзьям всё, остальным по закону», а по закону нам причитается в РФФИ 550 т. р, в Программах Академии 300 — 1000 т. р. Такая грантовая система уничтожает поиск: прошлый грант в задел сегодняшнего, сегодняшний в задел будущего, и так навсегда исследователь остаётся в одной теме. Вот все наши доктора и кандидаты и привязаны к своим тачкам. Все заняты, а чем, объяснить сложно.

Теперь о друзьях. Всем авторитарным системам нужно чудо, ссылаясь на которое, можно покрыть неудачное хозяйствование, т е. требуется альтернативная наука, а что требуется, всегда возникает. Учёные к этому относятся в меру своей недокормленности и беспринципности.

Сейчас мы построили внешне всё правильно. Но ощущение как в поэме А. Т. Твардовского «Тёркин на том свете»: всё как на этом, а смаку нет, куришь — горечь есть, а дыму нет.

Теперь я иногда жалею, что переключился на чисто административную работу по строительству оптимального европейского института. Но надеюсь, эпохи меняются и то, что мы накопили, ещё сработает.

С.В. Гапонов

P. S.

На написанную мною «версию истории» поступили отклики, на которые я попробую ответить. Их три: 1 — по стилю изложения, 2 — недооценены удачные обстоятельства в момент организации института, 3 — нет оптимистического сценария будущего.

1. Я рассказываю о научных направлениях как о временных этапах и приписываю к ним знакомство и дружбу с людьми, сыгравшими значительные роли в период организации ИФМ. Конечно, это не так. Направления обычно не заканчивались, а знакомства часто возникали и раньше и по другим обстоятельствам. Я пытался, как принято в романах, охватывающих большой период времени, излагать события, идущие и параллельно, и последовательно. По-видимому, не хватило техники и таланта. Отсюда и справедливые претензии к стилю.

2. Обычно новые институты в советское время открывались под проблему, личность и обещания, а потом уже начиналось строительство и комплектование коллектива. Открытие ИФМ шло по несравненно более удачному сценарию. Здание было практически закончено. Проектировалось и строилось оно по нашему заданию. В то время институты обычно размещались в типовых кирпичных корпусах — с одной стороны комнаты глубиной 6 метров, далее 3 метра коридор и комнаты глубиной 9 метров. Причём, если нужно было проводить оптические измерения, более глубокие помещения перегораживались на темную и светлую части. Площадь увеличивалась для больших институтов за счет высоты (этажности) и длины здания.

Построенный для нас корпус имел 2 этажа и ширину 38 метров, в середине находились лаборатории, не требующие освещения, по краям для всех сотрудников были предусмотрены светлые помещения. Предусмотрены были и чистые комнаты площадью 500 кв. м. Здание свайное и на нулевом этаже могли быть размещены комнаты с развязанными фундаментами для измерений, не терпящих вибраций. За время строительства были сформированы инженерные, очень сильные, службы во главе со Станиславом Алексеевичем Малофеевым. Высококвалифицированные инженеры достались нам вследствие закрытия Б. Е. Немцовым находившейся неподалеку недостроенной атомной тепловой станции.

Тематика, порученная ИФМ, соответствовала направлениям работ, описанным в основном тексте: физика твердотельных наноструктур, высокотемпературная сверхпроводимость, оптика мягкого рентгеновского диапазона.

Отделение физики твердого тела ИПФ, кроме уже упомянутых имён, включало многих широко известных учёных. Это перешедший к нам бывший директор НИФТИ (тогда ГИФТИ) Юрий Анатольевич Романов — специалист в области полупроводниковой плазмы, один из начинателей в СССР работ по сверхрешёткам. Авенир Михайлович Белянцев — инициатор и руководитель работ в ИПФ в области физики полупроводников. Александр Александрович Андронов, Захарий Фишелевич Красильник, Владимир Изяславович Гавриленко и другие создатели лазеров и мазеров на p-германии, всего 8 человек, получивших за эти работы Государственную премию. Так что в первоначальном составе было 14 лауреатов Госпремии. Следует вспомнить группу физиков, занимавшихся магнитными явлениями, во главе с широко известным Геннадием Марковичем Генкиным. Отметим и радиотехнический отдел во главе с Владимиром Ильичем Островским и Владимиром Лейбовичем Ваксом. Существование этого отдела помогло нам выжить в скудные 90-е годы за счет починки и переделки оборудования.

3. О светлом будущем. Всё поправимо, если мы будем делать не то, за что платят, а то, в важности чего мы уверены. Хорошо известно, что «приоритетные направления» и «критические технологии» формулировались в чиновничьих кабинетах с привлечением карманных учёных. Лоты, хотя и присуждаются как бы демократическим путем по конкурсу, но оказываются в аффилированных институтах у фигурантов, близких к Минобрнауке. Как показывает опыт, при уверенности в важности своих работ, всегда можно добиться их постановки, конечно, с преодолением больших трудностей и при неполном финансировании. Неплохим подспорьем здесь служит международное признание и зарубежная финансовая помощь. В нашем институте есть положительные примеры такого подхода — это лаборатория Валерия Николаевича Шастина и отдел Николая Николаевича Салащенко. Мне кажется, сейчас неплохо складывается конъюнктура вокруг работ по сверхпроводимости, магнетизму и перестраиваемым терагерцовым источникам излучения.

Я верю, что, если не обращать внимания на сиюминутный прокорм, что очень трудно, ставить важные и труднодостижимые цели, нас ждет достойное будущее.