«Для своих разработок мы все делаем сами»

Статья в Вестнике ННЦ РАН «Нижегородский потенциал», № 3, 2011 г.

Сегодняшний разговор в рубрике «Формула успеха« с заведующим отделом многослойной рентгеновской оптики ИФМ РАН, лауреатом Государственной премии СССР и премии им. А. Г. Столетова РАН, членом-корреспондентом РАН, д. ф.-м.н. Николаем Николаевичем Салащенко.

— Когда доводится бе­седовать с теми, кого на­зывают детьми войны, то чаще всего они вспомина­ют не тяготы, а рассказыва­ют о каких-то ярких событи­ях своего детства. Николай Николаевич, а какое собы­тие из детства запомнилось больше всего вам?

— То, что не узнал при встрече своего отца.

Родился-то я 1 ноября 1941 года в городе Уссурийске, когда отец — кадровый офицер — уже воевал на Западном фронте. Мне и имя дали Николай, потому что от него не было никаких вестей. Видимо, мама таким образом помогала ему хотя бы тем, что часто произноси­ла это имя. Увидел я отца в 1947 году в Берлине, где он в то время служил и когда семьям офицеров разрешили приехать. Помню, что отец нас не встретил, потому что ехал из Лейпцига и опоздал. Встре­тил нас с мамой какой-то офицер и привез в дом, где жили военные. Я устал от дороги и заснул. А когда проснулся, то вижу, стоят несколь­ко офицеров, причем, как мне показалось, все похожи друг на друга и очень взрослые. Это, конечно, на взгляд ребенка, было-то им тогда чуть больше 30. И вдруг один из них, смеясь, говорит: «Ну, выбирай отца!» А я отца никогда не видел, застеснялся и спрятался за маму. Отцом своим я гордился. Он был хорошим командиром, я это знаю, а однажды нашел военную фотографию, на которой были трое солдат, можно сказать, пожилого возраста, а на обороте фотографии было написано «Любимому командиру полка».

Из Германии мы через два года переехали в Омск. Я поменял много школ — военная жизнь кочевая. А после 8 класса 7 июня 1957 года в 15 лет я был принят на оборонный (тогда казалось, что других и не было) завод сначала учеником токаря, затем токарем, но, т. к. ра­ботал в экспериментальном цеху, то практически пришлось освоить кроме токарных и практически все станки цеха. Одновременно учил­ся в вечерней школе.

— С чем это было связано?

— Даже не могу сказать с чем. Для родителей это было неожидан­ностью, потому что, когда я принял это решение, они были в отъез­де. А уже встретив их на вокзале, сказал только, что мне некогда, что меня ненадолго отпустили с работы, вечером поговорим. Возможно, если бы они были дома, то не позволили бы совершить мне этот «под­виг»… Так поступал не один я, и жизнь была не самая легкая, и об­щая обстановка, например, время подъема целины, как-то повлияла на меня. Может быть, все это придумывается после, задним числом. Но так было.

Но о вечерней школе у меня воспоминания самые светлые. Класс был разновозрастной и очень дружный. Мне было всего 15 лет, я был самый младший. У меня даже паспорта не было — поступал на работу по метрикам. Среди нас были и рабочие, и мастера цехов, был и капи­тан милиции Иван Левченко. Он стал моим хорошим приятелем, хотя был старше, и успел повоевать в Отечественную войну. У нас была общая жизнь, возраста, как мне казалось, для нас не существовало; утром мы все шли на работу, а вечером встречались в школе и стал­кивались со всеми ее проблемами. Это было такое братство!

— Завод — это ведь тоже большая школа?

— Завод — это не школа жизни, это самая настоящая взрослая жизнь. Цех, в который меня взяли, был экспериментальным, каждый должен был уметь работать на всем оборудовании, которое было в цеху. Мой учитель — слесарь-механик Григорий Митрофанович Маза­нов, обучавший меня всем премудростям рабочего мастерства, был своего рода рабочий-академик. К нему приезжали советоваться и ста­жироваться из самых разных мест. В то время профессионал такого уровня получал зарплату как министр.

Рабочие нашего цеха все были прикреплены к конструкторам, но мне казалось, что это конструктора были прикреплены к нам, т. к. они с нами советовались о возможности и технологии изготовления дета­ли или узла, оставляли чертеж — и делай с ним, что хочешь, но ма­кет за тобой! Конечно, мальчишке это льстило. И уж тут из кожи вы­лезешь, чтобы не ударить в грязь лицом. Тот универсальный рабо­чий навык, который я тогда там приобрел, мне помогает до сих пор.

— Как складывалось жизнь дальше? Где вы получали выс­шее образование?

— После школы в 1959 году думал поступать на приборострои­тельный факультет в Омский машиностроительный институт, но этот факультет не открыли, и я тогда пошел по той специальности, по ко­торой работал уже больше двух лет, т. е. на факультет металлоре­жущих станков и инструментов. И поступил. Несмотря на то что учи­лись мы на дневном отделении, первые три учебных семестра долж­ны были совмещать обучение с работой на Сибзаводе. Работа была трехсменная и включалась в учебное расписание. В ИПФ РАН ра­ботает в. н. с. Ю. К. Веревкин, с ним мы дружим со второго класса, и потом вместе учились в этом институте. Наверное, так бы и ста­ли инженерами-машиностроителями, но в нашей жизни случился по­ворот.

В 1962 году нас вместе с Юрой отобрали для обучения на ради­отехническом факультете. Это делалось для того, чтобы, став ради­отехниками, мы потом преподавали на вновь организованном в ом­ском институте радиотехническом факультете. Обучаться направля­ли в самые разные вузы, нас с Юрой и еще Володей Разборовым (сейчас он доцент НГТУ) направили в Горьковский политехнический институт, причем мы пошли на курс ниже. К будущей преподаватель­ской работе мы относились достаточно серьезно и кроме занятий в Политехе одновременно прослушали многие курсы лекций на радио­физическом факультете университета. Кроме того, мы стали еще ра­ботать на разных кафедрах, на кафедре радиоприемных устройств, на кафедре радиопередатчиков. А на 3-м или 4-м курсе мы однажды после лекции А. В. Гапонова-Грехова имели наглость заявить ему, что хотели бы с ним работать. Он немного опешил, но нам ответил, что подумает. И на самом деле, через некоторое время Андрей Викторо­вич определил нас к В. И. Таланову (сегодня академик РАН). К этому времени мы прослушали в университете спецкурс Владимира Ильи­ча по открытым резонаторам, т. е. как-то были готовы хотя бы разго­варивать. В. И. Таланов стал научным руководителем наших диплом­ных работ.

После защиты дипломных работ нас пригласил к себе Михаил Адольфович Миллер и сказал, что он готов оставить нас работать в НИРФИ. И тут мы с Юрой дрогнули, нам же надо было возвращаться в Омск. Пошли советоваться к Андрею Викторовичу, как к нашему мо­ральному эталону. На что он нам ответил, что на нашем месте вер­нулся бы, потому что на нас люди надеются и ждут. И мы вернулись в Омск преподавать…

— А как же наука?

— Конечно, в Горьком мы получили хорошую прививку, и желание продолжить научную деятельность не оставляло. Факультет в Ом­ске был новый и преподавателей было немного, за три года мне при­шлось освоить и прочитать, по-моему, семь разных курсов. До сих пор стыдно вспомнить этого «профессора». Но для меня это было своео­бразным самообразованием.

Когда в 1968 году, «отпреподавав» три года, вернулся в Горький, то в НИРФИ меня уже не взяли, потому что не было вакансий, я тог­да попал в НПП «Салют» в отдел Владимира Зиновьевича Высоцко­го. Мы работали в одной лаборатории с Сергеем Викторовичем Гапо­новым, который стал моим ближайшим начальником. В этом же от­деле работал и Г. А. Домрачев, в дальнейшем член-корреспондент РАН. Таким образом, из отдела В. З. Высоцкого вышли сразу три чле­на РАН. Дела мои в научном плане пошли неплохо, можно было бы подумать о диссертации, но в 70-м году меня, уже великовозрастного, призвали в армию. И я уехал в Вентспилс на два года служить лейте­нантом в войсках ПВО.

В «Салют» вернулся в 1972 году и начал заниматься совсем тогда новой темой по лазерному напылению полупроводников. По этой те­матике в 1975 году защитил кандидатскую диссертацию. Руководите­лем диссертационной работы был профессор И. А. Карпович.

В 1978 году мы большой группой (человек 10-12) вместе с обо­рудованием перешли в Институт прикладной физики АН СССР и ор­ганизовали новый отдел, которым стал руководить Сергей Викторо­вич Гапонов.

— Как вы с коллегами прошли 90-е годы?

— В конце 1980-х и начале 90-х был настоящий бум исследова­ний высокотемпературной сверхпроводимости. Группа С. В. Гапоно­ва, и я в этой группе, хорошо проявили себя в этой тематике, и было принято решение организовать при ИПФ РАН и даже при отделении физики твердого тела специальное конструкторско-технологическое бюро для решения прикладных задач в области ВТСП. А когда но­вый корпус института был построен, то в сентябре 1993 года было принято решение об организации нового академического института — ИФМ РАН - на базе отделения физики твердого тела ИПФ. С одной стороны, в стране тогда начались, или продолжались, трудные годы. А мы в это время «бурно» развивались. По крайней мере, направле­ние рентгеновской оптики. Тогда при отсутствии госзаказов многие предприятия вынужденно стали более охотно откликаться на наши заказы, и благодаря этому мы сумели на очень ограниченные сред­ства развить технологическую и измерительную базу. Дело в том, что многое оборудование для этого направления нельзя просто купить (да и купить-то тогда было не на что). В начале 90-х мы уже умели де­лать то, чего в мире или еще не делали, или делали очень немногие. Мы начали сотрудничать в научном плане с зарубежными странами, первыми были Нидерланды и ФРГ. Это позволило лучше понять не только проблемы фундаментальной науки в области многослойной рентгенооптики, но и потребности развитой промышленности. Как с научными, так и с промышленными организациями в ряде стран мы с тех пор продолжаем активно работать.

— Но это было время, когда многие ученые покинули страну. ИФМ РАН это тоже коснулось?

— Конечно, часть наших сотрудников, и, к сожалению, достаточно успешных и активных сотрудников, уехала. На первых порах, кроме естественного вреда, это оказалось даже и полезно, потому что рез­ко расширились наши научные связи. И это касается взаимодействия не только с отъехавшими нашими сотрудниками, но и с активными на­учными сотрудниками из других институтов России. Появились тес­ные научные связи с рядом ведущих научно-производственных цен­тров. В настоящее время какие-то связи с нашими бывшими сотруд­никами затухли, какие-то наоборот окрепли и существенно расшири­лись. А вопрос о собственном отъезде даже не стоял, хотя предло­жения были.

— Институт физики микроструктур не похож ни на один инсти­тут в городе. Вы тоже принимали участие в его создании?

— Наш институт — это детище Сергея Викторовича Гапонова. Он его задумывал как институт европейского уровня таким его и соз­давал. Как я уже говорил, изначально строилось Специальное конструкторско-технологическое бюро (СКТБ) для проведения при­кладных исследований в области высокотемпературной сверхпрово­димости, и только после окончания его строительства было принято решение об организации нового института.

— Теперь вы — видный ученый, известный в мире специалист в области рентгеновской оптики. Ваши исследования стоят се­годня на пороге нового технологического скачка, связанного с освоением коротковолнового диапазона. А можете ли вы ска­зать, откуда вообще берутся идеи такого уровня?

— Мы занимаемся многослойной оптикой для спектрального диа­пазона от 0,01 нм до 100 нм (диапазон 10⁴), т. е. спектральная область наших разработок простирается от жесткого рентгеновского до экс­тремального ультрафиолетового излучения. Масштаб такого диапа­зона можно сравнить лишь с тем, на котором работает практически вся радиофизика (от ультрафиолета до СВЧ). Многие фундаменталь­ные проблемы, которыми мы занимаемся, возникают из решения кон­кретных прикладных задач. Взаимодействуя с рядом ведущих компа­ний в области проекционной коротковолновой литографии, мы видим требования к элементам и узлам стендов литографии. И раньше у меня, как правило, первая реакция на эти требования была — «это не­возможно». Затем это оказывалось не только возможно, но и для ча­сти элементов этим требованиям мы удовлетворяли первыми. Вооб­ще сегодня человечество, основываясь на каждый день получаемых научно-технологических достижениях, решает просто сказочные за­дачи. По-видимому, накоплен достаточный фундаментальный и тех­нологический багаж, чтобы решать эти задачи. А их решение позво­ляет с большой скоростью двигаться дальше.

Но для этого необходима потребность общества, должна рабо­тать соответствующая промышленность. Для современной России — это проблема. Поэтому для нас очень важно взаимодействие с пред­приятиями Росатома, по заказам которого мы разрабатываем стенд проекционной «рентгеновской» литографии. Чрезвычайно важно вза­имодействие с ведущей компанией, разрабатывающей и выпускаю­щей современное литографическое оборудование — ASMLithography. По согласованному заданию этой компании мы разрабатываем для стендов литографии не имеющие аналогов в мире многослойные спектральные фильтры. В результате разработанные принципы и технологии изготовления спектральных фильтров широко использу­ются и в рентгеновских телескопах для получения изображения Солн­ца, и для рентгеновской диагностики высокотемпературной плазмы.

Можно отметить, что в настоящее время мы занимаемся много­слойной оптикой для следующего поколения литографического обо­рудования. Сегодня новые стенды литографии, работающие на дли­не волны излучения 13,5 нм, имеют пространственное разрешение 22 нм, обсуждаются стенды с разрешением до 11 нм. Одновремен­но обсуждается, а мы разрабатываем многослойную оптику на длину волны 6,7 нм для стендов проекционной литографии с разрешением до 8 нм. При этом на сегодняшний день отсутствует не только соот­ветствующая многослойная оптика, но и не разработаны технологии подготовки еще более гладких поверхностей для зеркал, форма ко­торых должна быть выполнена с недостижимой сегодня точностью. Нет сомнений, однако, что и это будет сделано. Уточню, что для по­лучения изображений объектов в таком коротковолновом диапазоне со сверхвысоким пространственным разрешением необходимо иметь оптические элементы с супергладкими поверхностями, форма кото­рых выполнена с точностью в доли нанометров, и оптические систе­мы, аберрации которых также не превышают долей нанометра.

Для контроля формы поверхностей (сферических и асфериче­ских) с субнанометровой точностью у нас разработан лаборатор­ный вариант специального интерферометра. Такой интерферометр различных модификаций был бы полезен на предприятиях оптико-механической промышленности в России. Поскольку такой интерфе­рометр отсутствует на мировом рынке, то он может быть успешным товаром. На сегодняшний день проводятся переговоры с оптико-механическим предприятием о совместной разработке промышлен­ных вариантов интерферометра. Но это представляет только часть предлагаемого промышленности к разработке участка по выпуску прецизионной супергладкой оптики для любого спектрального диапа­зона. Необходимо разработать технологию суперполировки и контро­ля шероховатостей поверхностей, разработать методы прецизионной коррекции формы поверхностей.

Всей суммой технологий подготовки оптических поверхностей мы занимаемся непосредственно в ИФМ РАН. Но как для успешного ре­шения задачи, так и для реализации возможности передать разра­ботки в промышленность, мы сегодня обсуждаем (и как будто впол­не успешно) эти возможности с соответствующими НПО Роскосмоса и Минпрома.

На сегодняшний день в том диапазоне, который я назвал, мы де­лаем самую разнообразную рентгеновскую оптику: «жесткую» опти­ку для рентгеноструктурного анализа, для элементного анализа (изо­бражающая оптика и литография здесь самый яркий пример), для рентгеновской микроскопии, и единственные в мире выпускаем соот­ветствующие многослойные фильтры.

— Итак, разработки ИФМ РАН в области рентгеновской оптики имеют мировое значение, институт участвует в международной кооперации. А есть ли в России специальные программы по под­держке этих исследований?

— К сожалению, приходится признавать, что нет программ под­держки научных разработок такого пространственного масштаба. Но в мире они есть, и мы участвуем в них, при этом некоторые вещи де­лаем лучше, а иногда и единственные в мире. В России нас поддер­живает Росатом, как я уже отмечал, сейчас обсуждаются различные проекты с организациями Роскосмоса и Минторга. Но это не имеет отношения к настоящей общероссийской государственной програм­ме. Отсутствие таких программ не позволяет иметь системный под­ход в осуществлении того или иного исследовательского направле­ния. В министерствах считается, что страна при необходимости все купит, но ведь купит-то технику вчерашнего дня, а это предполага­ет постоянно растущее отставание нашей промышленности (которая еще осталась). Для наших разработок практически все высокотехно­логическое оборудование мы делаем сами. Причем в области много­слойной рентгеновской оптики наш институт сейчас единственный в мире, где есть и постоянно развивается технологическая и исследо­вательская цепочка.

И с этой точки зрения участие в международных программах для нас очень важно, потому что, работая над теми или иными частями прибора, необходимо представлять себе весь прибор в целом, и в этом плане общение с зарубежными коллегами нам очень помогает. Например, в настоящее время, работая над следующим поколением приборов рентгеновской оптики, мы сотрудничаем с лучшим в мире производителем литографического оборудования в Голландии.

— На ваш взгляд, о чем должна знать молодежь, решившая связать свою жизнь с наукой?

— Безусловно, нужно хорошее образование. Любое образование становится недостаточным уже завтра, нужно учиться каждый день. Но учиться, решая новые научные задачи. Нужно быть любопытными.

Мне, как экспериментатору, иногда (хотя не так уж и редко) при­ходится с болью видеть, как молодые люди шарахаются от экспери­ментальной работы, от «железа». При этом они думают, что в теории все зависит только от самого себя, нужны только «ручка» и голова, и все получится. Но настоящих теоретиков, которые могут предложить принципиально новые эксперименты и предсказать их результаты, — мало, их единицы, а без хороших теоретиков науки вообще нет. В го­раздо большем количестве необходимы «теоретики», которые рабо­тают в связке с экспериментаторами, чтобы анализировать и мобиль­но интерпретировать результаты экспериментов. Но мне симпатичны экспериментаторы, которые могут (и должны) сами делать необходи­мые оценки и объяснять полученные результаты.

— И традиционный вопрос, как вы любите проводить свобод­ное время?

— Люблю общаться с внуками. У меня их четверо, и я доволен, что могу разговаривать с ними на любые темы.

Беседовала И. Тихонова